– Я, – одними губами вымолвил Чагатай.

И это была правда, причем правда жестокая, так как сыну Угэдэя в таком случае ханской власти уже не видать. Тем не менее братья не отвели друг от друга глаз. А Чагатай уже по-иному, с сопереживанием оценил то, что за годы, минувшие со смерти отца, совершил Угэдэй.

– И как давно ты страдаешь от своего недуга? – спросил он.

– Давно, – махнул рукой Угэдэй. – Так давно, что уже свыкся. Только вот боли за последние годы усилились. Такие стали, что иной раз и терпеть невмоготу. Если бы не цзиньские порошки, то и не знаю, был бы жив или нет.

– Постой, – нахмурился Чагатай. – Так ты говоришь, мне ничего не грозит? Ты вот так меня с этими сведениями и отпустишь? Но… как? Не понимаю.

За Угэдэя ответил Субэдэй – все с таким же лютым взором, с каким встретил Чагатая у входа во дворец.

– Если бы тебя зарубили, Чагатай, чего ты, безусловно, заслуживаешь за свое вчерашнее вероломство, то кто сохранит в целости империю, если та вдруг останется без хана? – в тихой ярости проговорил он. – Получается, ты за свое отступничество еще и остаешься при награде.

– Вот зачем я и тебя, Субэдэй, позвал на этот разговор, – сказал Угэдэй. – Ты должен оставить свой гнев. Ханом после меня станет мой брат, а ты при нем будешь первым военачальником. Он ведь тоже сын Чингисхана, которому ты давал клятву верности, а значит, обязан служить и ему.

Чагатай с минуту напряженно думал.

– То есть от меня ты ожидаешь мира и благодушия, пока не истек твой земной срок. А откуда мне знать, что это не уловка и не хитрость, замысленная тем же Субэдэем?

– Откуда? – желчно переспросил Угэдэй, терпение которого уже явно иссякало. – Да хотя бы оттуда, что я уже не лишил тебя жизни. А ведь мог бы, Чагатай, и все еще могу. Особенно после твоей выходки. Но тем не менее я дарую тебе жизнь, да еще что-то сулю в придачу. Ты учти, братец, что разговариваю я с тобой как победитель, а не как побежденный. Вот в этом ключе и расценивай мои слова.

Чагатаю оставалось только согласиться. Действительно, надо все как следует осмыслить, хотя времени на это у него отнюдь не воз.

– Но ведь я связан обещаниями с теми, кто меня поддерживал, – нашел он отговорку. – Не могу же я просто ждать да коз пасти. Это же, можно сказать, смерть при жизни, недостойная воина. – Глаза его рыскали в такт мятущимся мыслям. – Если только ты не объявишь меня своим наследником прилюдно, – заявил он. – Тогда мне от моих нойонов будет уважение.

– А вот этого я делать не стану, – тотчас ответил Угэдэй. – Если я умру через месяц-другой, ты станешь ханом вне зависимости от того, объявил я тебя наследником или нет. Но если я на этом свете подзадержусь, то не дать возможность своему сыну я не смогу. Тогда уж вы с ним сами потягаетесь за власть, кто кого.

– Получается, ты мне ничего и не предлагаешь! – вспылил Чагатай, возвысив голос чуть ли не до крика. – Что это за сделка такая, основанная на пустых обещаниях? Зачем о ней вообще упоминать? Если ты скоро умрешь, то быть мне ханом. Ну а если я всю жизнь прожду гонца, который так и не явится? Да кто ж на такое пойдет?

– Ты, после твоего давешнего вероломства. Спусти я тебе обиду и позволь уйти к твоему тумену, ты углядел бы в моем поступке лишь слабость. И спрашивается, как долго мне тогда пришлось бы ждать очередного поползновения от тебя или от кого-то еще? Думаю, что очень недолго. Я же, Чагатай, отпускаю тебя не с пустыми руками. Вовсе нет. Моя задача – расширить покоренные нами земли, на которых империя станет расти и процветать. Во владение брату Тулую я предложу наши родные края, за собой оставлю только Каракорум. – Видя, как в глазах брата мечтательно переливаются огоньки предвкушения и жадности, Угэдэй сделал глубокий вдох. – Ты заберешь Хорезм, сделав его центром своих владений, к тебе же отойдут города Самарканд, Бухара и Кабул. Иными словами, ты получаешь ханство протяженностью свыше пяти тысяч гадзаров, от вод Амударьи до гор Алтая. Ты и твои потомки будут править там, хотя мне и моим с вас будет причитаться дань.

– Мой повелитель… – подал встревоженный голос Субэдэй.

– Тихо, багатур! – нетерпеливым движением руки осадил его Чагатай. – Пускай договорит. Это дела семейные, для твоих ушей они вообще не предназначены.

Угэдэй покачал головой:

– Эти мысли, Субэдэй, я вынашивал без малого два года. Как видишь, мое стремление – смирить гнев, снедающий меня после нападения на мою семью, и верно определиться с выбором уже сейчас, несмотря ни на что.

Угэдэй смерил брата тяжелым взглядом:

– Сын мой и дочери выжили, ты знаешь об этом? Если бы твои воины их умертвили, я бы сейчас лично смотрел, как с тебя не спеша сдирают кожу, и наслаждался твоими воплями. Некоторые вещи я вынужден терпеть, даже если они не идут на пользу империи моего отца.

Он сделал паузу. Чагатай подавленно промолчал. Угэдэй кивнул, довольный тем, что понят.

– А вообще, брат, ты производишь впечатление силы, – сказал он. – У тебя есть преданные нойоны, а у меня – обширнейшая империя. Следить за ней и ею управлять надлежит способным людям. С сегодняшнего дня я становлюсь гурханом – то есть ханом, возглавляющим союз равноправных племен. С тебя я возьму клятву верности, а тебе и твоим потомкам дам свою. Империя Цзинь научила нас править многими землями, причем так, чтобы обратно в столицу ручьями стекалась дань.

– А ты не забыл, что случилось с той самой столицей? – ехидно спросил Чагатай.

Глаза Угэдэя опасно блеснули.

– Не забыл. Так что не думай, что когда-нибудь ты приведешь к Каракоруму свое войско. Кровь отца течет в моих жилах точно так же, как и в твоих. И если ты когда-нибудь явишься ко мне с мечом, это будет деяние против хана, на защиту которого встанет вся держава. И тогда я уничтожу тебя вместе со всеми твоими женами и детьми, прислугой и приспешниками. Не забывай, Чагатай, что в эту ночь я выстоял. Со мной удача моего отца. Его дух смотрит за мной. И тем не менее я предлагаю тебе империю более великую, чем все, что за пределами земель Цзинь.

– Где я и сгнию, – горько подытожил Чагатай. – Ведь ты запрешь меня там в роскошном дворце, в окружении женщин и золота… – он попытался подыскать еще какое-нибудь слово, в равной степени удручающее, – тронов и яств.

Ужас брата от созерцания такой будущности вызвал у Угэдэя улыбку.

– Вовсе нет, – сказал он. – Ты будешь взращивать там армию, которую я смогу послать куда мне надо. Армию Запада, точно так же, как Тулуй будет создавать армию Центра, а я – армию Востока. Для всего лишь одной армии отдельной державы мир стал чересчур велик, брат мой. Ты отправишься в поход туда, куда укажу тебе я, и будешь покорять земли там, где мне это будет нужно. Мир ляжет к твоим ногам, если ты найдешь в себе силы отвергнуть ту низменную часть себя, которая нашептывает тебе всем владеть и править единолично. Этого я не допущу. Ну а теперь дай мне свой ответ и свою клятву. Я знаю, брат, что твое слово крепче железа, и приму его на веру. Или же я могу просто предать тебя смерти, причем не мешкая.

Чагатай, в котором, сменив унылую обреченность, вдруг взмыли новые надежды (а с ними и сомнения), размашисто кивнул.

– Ну, так какую же клятву ты от меня хочешь? – спросил он с молодым нетерпеливым задором, и Угэдэй понял, что одержал верх.

Вместо ответа он протянул волкоглавый меч Чингисхана:

– Поклянись, возложив руку на этот меч. Клянись духом нашего с тобой отца и своей честью, что никогда в гневе не пойдешь на меня с оружием. Что признаешь меня как своего гурхана и будешь моим верноподданным в качестве хана своих собственных земель и народов, моим оком и карающей дланью. Что бы ни случилось в будущем, на то воля Великого неба, но здесь, на земле, я удовольствуюсь твоей клятвой. Присягать сегодня, Чагатай, мне будут многие. Так стань же первым.

Повсюду уже пронеслась весть о том, что Чагатай сделал ставку на взятие своими силами Каракорума, но проиграл. Это окончательно подтвердилось, когда Угэдэй утром, демонстрируя силу, проскакал со своими кешиктенами по городу. Хотя надо сказать, что гордо выглядел и Чагатай, когда возвратился к своему расположенному за городом тумену. Оттуда он послал нукеров убрать трупы и отвезти их за Каракорум, подальше от глаз. Достаточно скоро напоминанием о ночных событиях остались лишь ржавые отметины на улицах, а мертвые оттуда благополучно исчезли, точно так же, как планы и военные хитрости полководцев. Воины всех туменов, недоуменно пожав плечами, продолжили подготовку к празднествам и небывалым состязаниям, начало которых было назначено на этот день.