Сорхахтани кивнула и вновь заговорила:

– Он дал тебе жизнь, став тебе вместо второго отца. Но не только тебе. А и тем, кто придут после тебя по линии твоего отца, чтобы жила и крепла держава. Воинам, которые сегодня еще дети; детям, которые еще только родятся.

В попытке ее пресечь Угэдэй вяло махнул рукой:

– Я сейчас устал, Сорхахтани. Наверное, лучше будет, если…

– И как же ты воспользовался этим драгоценнейшим из даров? – шепотом спросила вдова Тулуя. – Ты услал свою жену, ты оставляешь своего советника безнадзорно бродить по пустому дворцу себе на уме. Твои кешиктены без тебя чинят в городе произвол и беззаконие. Двоих из них вчера казнили, ты знаешь об этом? Они убили мясника, позарившись в лавке на говяжью ляжку. Где же дыхание грозного хана на их шеях? Где чувство, что все они – часть единого великого народа? Неужели только в этой комнате, на этом леденящем ветру, рядом с тобой, таким одиноким и ко всему безучастным?

– Сорхахтани…

– Здесь ты умрешь. Тебя застанут холодным, окоченелым. А дар Тулуя окажется просто выброшен зазря. Тогда скажи, как воздать нам за то, что он для тебя сделал?

Лицо Угэдэя исказилось, и Сорхахтани в замешательстве увидела, что хан едва сдерживает себя, чтобы не расплакаться. Перед ней был определенно сломленный человек.

– Я не должен был допустить, чтобы он так с собой поступил, – выдавил Угэдэй. – Сколько мне еще осталось? Месяцы, дни? Я ведь и не знаю.

– Что за глупости! – сердито воскликнула Сорхахтани, забывая, что перед ней хан. – Ты будешь жить и здравствовать еще сорок лет, и вся огромная держава будет тебя почитать и бояться. Тысяча тысяч детей будут рождены и названы в твою честь, если ты только оставишь это свое узилище, а вместе с ним – и свою слабость.

– Ты не понимаешь, – поник Угэдэй. Лишь два человека знают о его роковой слабости. А если он поведает о ней Сорхахтани, то ведь возможно, что молва вскоре докатится до всех станов и туменов. Тем не менее они сейчас одни, а она стоит перед ним на коленях, и ее глаза в полумраке сияют так мягко… А он совсем один, совсем измучился… Нет сил терпеть.

– Сердце мое слабо, – на одном выдохе признался хан. – Я в самом деле не знаю, сколько мне отпущено. Я не должен был допустить, чтобы он принес ради меня такую жертву. Но я… – Голос его оборвался на полуслове.

– О, муж мой, – влажным, переворачивающим душу шепотом произнесла Сорхахтани, наконец поняв. От нахлынувшего горя ей перехватило горло. – Любовь моя. – Она посмотрела на хана глазами, сияющими от слез. – Он это знал? Тулуй знал об этом?

– Да, наверное. – Угэдэй отвел взгляд.

Как ответить, он точно не знал. Насколько ему известно, шаман обсуждал телесную слабость хана с его родичами – братом и дядей. Но самого Тулуя Угэдэй не расспрашивал. Вынырнув тогда из темной реки забвения, хан, задыхаясь, хватался за жизнь и готов был уцепиться за все, что ему только предложат. В ту минуту он отдал бы что угодно, лишь бы протянуть еще один день, еще разок полюбоваться на солнышко. Теперь ту мучительную жажду жизни сложно и припомнить, как будто ее испытывал кто-то другой. Холодная комната с напружиненными ветром шелковыми шторами словно наводнилась тенями воспоминаний. Угэдэй огляделся, моргая, словно спросонья.

– Если он знал, то это лишь делает его жертву еще более ценной, – рассудила Сорхахтани. – И еще больше подтверждает, что тебе негоже тратить отпущенные дни впустую. Если он тебя сейчас видит, Угэдэй, то наверняка думает: «Ну вот, стоило ли мне отдавать за это жизнь?» Не стыдно ли ему за своего брата?

При этих ее словах Угэдэя уколол гнев.

– Да как смеешь ты так со мной разговаривать! – вскинулся он.

Моргать, подобно невинному ягненку, он перестал. Во взгляде проклюнулось нечто от прежнего хана. Сорхахтани это приветствовала, хотя от услышанного голова все еще шла кругом. Если Угэдэй умрет, кто возглавит державу? Ответ напрашивался сам собой, и пришел тотчас. Чагатай. Он будет в Каракоруме в считаные дни, с победным въездом в город принимая дар благодетельного небесного отца. Одна мысль об этом его хищном удовольствии вызывала зубовный скрежет.

– А ну вставай, – скомандовала она Угэдэю, как ровне. – Вставай, всевластный хан. Даже если тебе осталось немного, сделать предстоит многое. Нельзя терять ни дня, ни даже одного утра! Возьми свою жизнь в кулак, сожми обеими руками и удерживай прочнее прочного. Другой у тебя в этом мире все равно не будет.

Хан начал что-то говорить, но Сорхахтани, потянувшись, привлекла его голову к себе и крепко припала губами к губам. Дыхание и губы Угэдэя были прохладны и припахивали чаем с какими-то травами. Когда она его выпустила, хан отшатнулся назад, а затем вскочил, изумленно на нее таращась.

– Что это такое, Сорхахтани? – плеткой взметнул он правую бровь. – Или у меня мало своих жен?

– Мало или нет, а мне надо было убедиться, что ты живой, мой повелитель. Мой муж отдал жизнь за эти драгоценные дни, уж сколько их там у тебя наберется. Вопрошаю тебя его именем: ты мне веришь?

Ум Угэдэя все еще блуждает, это очевидно. Какую-то его часть Сорхахтани пробудила, но туман отчаяния, основанный, быть может, на цзиньских отварах, все еще висит перед ним пеленой, притупляя разум и волю. Однако когда он видел ее стоящей перед ним на коленях, в глазах его явно мелькнул интерес. Воля Угэдэя подобна палке, несомой по бурному потоку, – вот ее видно, а вот ее уже утянуло на глубину.

– Нет, Сорхахтани, я тебе не верю.

– Иного я и не ждала, мой повелитель, – улыбнулась женщина. – Но ты убедишься, что я на твоей стороне.

Встав с коленей, она позакрывала окна, прервав наконец могильное завывание ветра.

– Сейчас, повелитель, я позову твоих слуг. Ты почувствуешь себя лучше, когда как следует поешь.

Угэдэй не успел опомниться, как Сорхахтани уже криком подозвала Барас-агура и вывалила на него ворох указаний. Слуга покосился на хана, но тот лишь пожал плечами и махнул рукой – делай, что велят. Вообще-то хорошо, когда рядом есть кто-то, кто знает, что тебе нужно. Одна быстрая мысль вызвала к жизни другую:

– Надо бы, наверное, возвратить во дворец мою жену и дочек. Они сейчас в летнем доме на Орхоне.

Сорхахтани на минуту призадумалась.

– Знаешь, повелитель, ты все еще не до конца здоров. Думаю, подождем несколько дней, а уж там вернем сюда и семью твою, и прислугу. Не всё сразу.

Какое-то время, пускай и недолгое, она будет с ханом бок о бок, ухо к уху. С его печатью можно будет послать Менгу в поход к Субэдэю, где сейчас решается будущность державы. Отбрасывать почем зря такое влияние, да еще так быстро – к чему оно?

Угэдэй кивнул, не в силах устоять перед обаянием Сорхахтани.

Глава 18

Землю уже сковывали осенние заморозки и лошади пускали из ноздрей снопы пара, когда Менгу миновал еще одну пару разведчиков Субэдэя. Перед этим военачальником он благоговел, но, признаться, не был готов к тому, что для похода ему вверят целый тумен, с которым он двинется к орлоку через разоренные войной места. Между тем за Волгой, на тысячу гадзаров к западу, разграбленные селения и небольшие города лежали в запустении. Менгу проехал мимо как минимум трех крупных побоищ: над ними все еще завороженно вились птицы, а всякое мелкое зверье потеряло страх от сытости, вызванной обилием гниющего мяса. Этот тлетворный запах пропитывал, казалось, все вокруг, чуясь в каждом дуновении ветерка.

Менгу замечал, что по пути его следования на протяжении дня скачут разведчики, и вот сейчас он наконец увидел основную монгольскую армию. Лето она провела в укрепленном становище, равном по величине Каракоруму, когда тот еще не был обнесен стенами. Сейчас это были сплошь белые юрты, с мирно горящими утренними кострами и большими табунами у горизонта. Менгу, подъезжая рысью, впечатленно покачивал головой.

Стяги тайджи, безусловно, узнали, но все равно Субэдэй отрядил минган для встречи забредшего в далекие чужие места тумена. С молчаливым наблюдением людей орлока Менгу уже свыкся. Сейчас он узнал их командира и увидел, как тот кивнул сам себе. Субэдэй наверняка послал человека, который зрительно мог подтвердить личность ханова родича. Менгу зачарованно следил за тем, как командир подал знак нукеру, и тот поднес к губам длинную медную трубу. Раздался хрипловатый звук, и Менгу удивленно услышал, как ей отозвались невидимые глазу трубы слева и справа, а затем с обеих сторон на расстоянии, не превышающем и трех гадзаров, показались конники. Воинство Субэдэя, оказывается, обступило его с флангов и укрылось в деревьях, а также за небольшой возвышенностью. Это некоторым образом объясняло, каким образом снежный барс-военачальник продвинулся с боями в такую даль от дома.